У нее вот непонимание, у него - травля; кому-то темно говорить с родителями, кому мучительно больно в горле. Кому-то хочется иного, кому не хочется ничего: устал.
А им негде жить. А она хочет уехать. А он, спины не разгибая, пишет программы.
Вот она не может перенести на бумагу то, что создано внутри, в голове, сияющими огнями.
А вот он убегает в другие города, и не может найти своего города, хотя все любы.
А ее не тем человеком родители произвели, неправильным, будто бы калекой; и небольшое совершенно различие промеж ног не дает жить полной силой. Руки и ноги у всех есть...
А он вот водку ведрами льет в черный рот.
А она не верит никому и думает: ее покупают, а не любят.
Кто-то в этот момент в пустой темной комнате греется об единственную на всем свете кошку.
И небо заполняется черными птицами. И хочется хватать этих всех героев за плечи и трясти, и трясти!.. да что же вы, бестолочи, делаете с собою!
У них столько разных болей и бед, и моя беда - все это, и любопытство мое, и внимание мое к ним становится единственным тяжелым бедствием.
А им негде жить. А она хочет уехать. А он, спины не разгибая, пишет программы.
Вот она не может перенести на бумагу то, что создано внутри, в голове, сияющими огнями.
А вот он убегает в другие города, и не может найти своего города, хотя все любы.
А ее не тем человеком родители произвели, неправильным, будто бы калекой; и небольшое совершенно различие промеж ног не дает жить полной силой. Руки и ноги у всех есть...
А он вот водку ведрами льет в черный рот.
А она не верит никому и думает: ее покупают, а не любят.
Кто-то в этот момент в пустой темной комнате греется об единственную на всем свете кошку.
И небо заполняется черными птицами. И хочется хватать этих всех героев за плечи и трясти, и трясти!.. да что же вы, бестолочи, делаете с собою!
У них столько разных болей и бед, и моя беда - все это, и любопытство мое, и внимание мое к ним становится единственным тяжелым бедствием.