Кот идёт по дороге, а дорога — через кота наисквозь, над ним, под ним: клубок шерсти, размотанный.
У кота фонарь и связка ключей; остановившиеся часы и антенна специальная; а для чего она ему сдалась — этого мы не сказали бы, если б знали.
Кот не совсем кот и всё же кот.
Морда у кота наглая, глаза спокойные, повыведены-вычерчены на лице-руках узоры. Смотрит кот и смеётся в себя. Реальности распутывает, нереальности узлом вяжет, а когда забудется и наоборот всё сделает, и тогда из фонарей ползут синие цветы, под крышами домов гнездятся перелётные утюги, а шнурки в ботинках у граждан сами собою завязываются — эка невидаль! Солнце на спину переворачивается, когда кот уставится на него, потому что смешно. Хохочет, катается, а кот прищурит один глаз, усмехнётся и дальше топает.
Дорога у кота через все времена.
Куда кот идёт, сам не знает. Здесь в бубен постучит, там фонарём помашет, ключами звякнет, а то ещё откроет часы, сидит и дёргает за какую-то пружину, и всё-то ему музыка.
Видели мы его как-то раз.
Он сидел на дереве и пел песни. А северное сияние, которое как раз на облачной верёвке сохло — сорвалось, в бусы свилось и коту на шею шлёпнулось. Народу-то понабежало, в гармошками и колокольчиками. Смотрят все, что за диковину такую кот на себе тащит, что за красоту такую с неба уволок. Бегут, шеи тянут, руками машут.
А нелегко ему. Сияние северное, хоть и не весит ничего, а всё же щекочется; за нос пытается дёрнуть. Остановился кот, оглянулся на людей да паскудную им скорчил рожу. Зажёг фонарь, и в мире все краски перепутались. Люди запаниковали, забегали — кому охота синие яблоки есть и зелено молоко пить? Да и лица у всех не то пурпурные, не то жёлтые, не то фиолетовые заделались.
А кот ушами поводил-поводил и дальше себе побрёл, напевая что-то.
Так и ушёл, плут, своей дорогой.
И северное сияние с собою унёс.

У кота фонарь и связка ключей; остановившиеся часы и антенна специальная; а для чего она ему сдалась — этого мы не сказали бы, если б знали.
Кот не совсем кот и всё же кот.
Морда у кота наглая, глаза спокойные, повыведены-вычерчены на лице-руках узоры. Смотрит кот и смеётся в себя. Реальности распутывает, нереальности узлом вяжет, а когда забудется и наоборот всё сделает, и тогда из фонарей ползут синие цветы, под крышами домов гнездятся перелётные утюги, а шнурки в ботинках у граждан сами собою завязываются — эка невидаль! Солнце на спину переворачивается, когда кот уставится на него, потому что смешно. Хохочет, катается, а кот прищурит один глаз, усмехнётся и дальше топает.
Дорога у кота через все времена.
Куда кот идёт, сам не знает. Здесь в бубен постучит, там фонарём помашет, ключами звякнет, а то ещё откроет часы, сидит и дёргает за какую-то пружину, и всё-то ему музыка.
Видели мы его как-то раз.
Он сидел на дереве и пел песни. А северное сияние, которое как раз на облачной верёвке сохло — сорвалось, в бусы свилось и коту на шею шлёпнулось. Народу-то понабежало, в гармошками и колокольчиками. Смотрят все, что за диковину такую кот на себе тащит, что за красоту такую с неба уволок. Бегут, шеи тянут, руками машут.
А нелегко ему. Сияние северное, хоть и не весит ничего, а всё же щекочется; за нос пытается дёрнуть. Остановился кот, оглянулся на людей да паскудную им скорчил рожу. Зажёг фонарь, и в мире все краски перепутались. Люди запаниковали, забегали — кому охота синие яблоки есть и зелено молоко пить? Да и лица у всех не то пурпурные, не то жёлтые, не то фиолетовые заделались.
А кот ушами поводил-поводил и дальше себе побрёл, напевая что-то.
Так и ушёл, плут, своей дорогой.
И северное сияние с собою унёс.
